…Начиная с V века армяне оказались в диаспоральном рассеянии по странам мусульманской ойкумены, расселившись по территории Персидского шахства, Османской империи (включая современные страны Балканского полуострова, находившиеся с конца XIV столетия под властью османов, а также области Северной Африки, состоящие под ее протекторатом) и пребывающего от нее в вассальной зависимости Крымского ханства. При этом османская (равно как и крымско-татарская) государственная администрация воспринимала армян только как миллет (millet at-Arman) — самоуправляемую группу иноверцев-немусульман или зимми (аналогичным образом в Османской империи воспринимались православные, католики или евреи, при этом соответствующая конфессиональная группа образовывала собственный миллет; например, религиозная корпорация православных подданных Османской империи официально именовалась millet at-Rum). Иными словами, в основу армянской идентичности (впрочем, как и восточноевропейской, западноевропейской или иудейской) османскими властями была положена не национальная, а религиозная общность,- не кровь, а вера, точнее — конфессиональная принадлежность и связанная с ней церковная обрядовость.

В соответствии с законами шариата, являвшимися основой правовой системы Османской империи и Персидского шахства, немусульмане или зимми в исламском мире были лишены личного права собственности на землю и возможности пребывания на государственной службе, связанной с феодальным землевладением, т.е. были исключены из круга лиц, допускаемых до всех видов государственной — административной, военной, фискальной, интендантской — службы, и были обязаны уплатой специального налога на иноверцев — джизьи, средства от которого шли на содержание вооруженных сил или закупку снаряжения для них. Изначально джизья (в момент мусульманского завоевания территории) рассматривалась как выкуп зимми (иноверцем) своей жизни, но по мере того, как любое исламское государство обретало черты централизованной иерархической организации, она получала то содержание, о котором мы сказали выше. Тем самым поддерживался баланс государственных интересов: янычарское войско в Османской империи обеспечивало безопасность всех подданных независимо от их вероисповедания, а немусульманское население, сохраняя свою веру и церковное самоуправление, частично участвовало в содержании вооруженных сил или местной администрации, в подчинении у которой состояли янычарские орты (роты или отряды).

Джизья имела строго фиксированный подушный характер, а ее сбор в странах исламского мира возлагался на соответствующие религиозные корпорации, иерархи которых также были обязаны вести поименный учет своих единоверцев или, например, в масштабах всей Османской империи, или в границах ее отдельных областей, гарантируя тем самым сбор налога в султанскую казну. Иными словами, всякая церковь (ислам церковной организации для верующих правоверных мусульман не признает) — будь то православная, католическая или армяно-григорианская — в Османской империи была официально наделена фискальными обязанностями, связанными с учетом своих адептов и ежегодным сбором с них джизьи, средства которой поступали или непосредственно в султанскую казну (так было в Стамбуле и Руме — европейских владениях османов на Балканском полуострове), или в казну вали или пашей — правителей провинций (вилайетов), которые затем несли перед монархом отчет о расходовании полученных денежных средств. Таким образом, немусульманское духовенство в исламских странах являлось своего рода посредником между официальными властями и представителями окормляемых ими религиозных общин, становясь не только духовной, но и административной властью.

Вследствие этого каждый немусульманин в исламских странах объективно оказывался под двойным властным контролем: с одной стороны, в административно-полицейском отношении он был подчинен местным властям, не испытывавших к нему особой любви по причине различия в вероисповедании, а с другой стороны, он был юридически подчинен духовенству своей конфессии, от благорасположения которого напрямую зависело его личное материального благополучие и благополучие его семьи. Последнее обстоятельство обязывает нас сделать следующий вывод: немусульманское духовенство в Османской империи (равно как и в Крымском ханстве) обладало много большим объемом прав и полномочий по сравнению со своими мусульманскими коллегами, а объем его участия в государственной и общественной жизни страны в разы превосходил те возможности, которыми обладали их коллеги по ремеслу в христианских странах. Если говорить об армяно-григорианском духовенстве, то любой священник, избираемый или приглашаемый на служение общиной, автоматически выполнял три функции: собственно священнослужителя, что давало ему возможность общения внутри церковной иерархии, административного старосты общины, что позволяло ему решать внутриобщинные дела, и фискала, ответственного за сбор джизьи, что обеспечивало его взаимодействие с местной мусульманской администрацией. Таким образом, он концентрировал на себе все каналы взаимоотношений представителей местной этнорелигиозной общины с внешним миром, в результате чего она попадала в полную зависимость от него. А если учитывать, что подобная практика организации жизни и быта армянского этноса в Османской империи существовала минимум пятьсот лет, то стоит ли удивляться тому обстоятельству, что роль представителей армяно-григорианского духовенства в биологическом и социальном существовании армян как миллета Османской империи была исключительно велика и высока.

В Персидском шахстве концентрация власти армяно-григорианского духовенства над своими единоверцами была не столь велика, как это было в Османской империи. Это объясняется тем, что сбор джизьи с армян в этой стране (иных иноверцев во владениях персов не было, не считая немногочисленной секты зороастрийцев-огнепоклонников) осуществляла непосредственно местная администрация самостоятельно, но по спискам, составленным армяно-григорианскими священниками, и она, хотя имела подушный характер, но несла в себе черты (по крайней мере, так было в XVIII веке) подоходного налога. Христианские области Восточного Закавказья (Картли-Кахети, Гурия) являлись вассальными государствами персидских монархов, обладавшими полной административной и религиозной автономией, из-за чего на них требования уплаты джизьи местным населением не распространялись, отчего практика сбора этого налога с армян во внутренних областях персидского государства имела общеадминистративный характер, исключавший непосредственное (за исключением учета единоверцев) участие армяно-григорианского духовенства в этом фискальном процессе. Поэтому армяне, являвшиеся подданными персидского шаха, объективно имели больше шансов и возможностей социального и экономического самосовершенствования по сравнению со своими единоверцами, проживавшими в Османской империи.

Максимально привольно чувствовали себя армяне во владениях крымского хана, простиравшихся (помимо непосредственно территории полуострова) от современного Приднестровья до Малой Кабарды. Османский государственный деятель и писатель второй половины ХVIII века Эльхадж-Муххамед-Ассейид Неджати-эфенди, являвшийся в годы российско-османской войны 1768–1774 гг. интендантом войск османского Крымского корпуса, разгромленного русскими войсками осенью 1772 года, описывая в своем сочинении «Тахири-и Кырым» («Крымская история») быт и нравы жителей Крымского полуострова того времени, писал, что джизья для каждого крымского армянина составляла один куруш (или пиастр) в год, уплатив который в казну хана (по сути, в качестве выкупа лицензии на ведение предпринимательской деятельности), армянин мог беспрепятственно заниматься любым видом хозяйственной деятельности, включая работорговлю и содержание торговых бань. После перехода Крыма в вассальную зависимость к России в соответствии с условиями Карасубазарского мирного договора от 1 ноября 1772 года армянское население полуострова было насильственно переселено в окрестности Ростова-на-Дону, образовав город Армавир, в результате чего Российская империя получила контингент торговцев и ремесленников, а Крымское ханство лишилось их, что во многом предопределило его скорое и окончательное присоединение к России в 1783 году.

Итак, как мы видим из приведенного выше краткого историко-этнографического обзора, армяне для исламской ойкумены никогда не были единым народом, а являлись многонациональной религиозной сектой, в которую входили представители разных этнических групп из совершенно разных по своему социальному статусу категорий населения, проживавших в разных странах, из которых они на всем протяжении ХVIII и XIX столетий прибывали в Российскую империю. Массовое и организованное переселение армян в российское Закавказье из Персии по итогам войны 1826–1828 гг. и из Османской империи по итогам войны 1828–1829 гг., являвшееся своеобразной частью контрибуции с побежденных войсками Отдельного Кавказского корпуса стран, никак не изменило нравственности и быта представителей этой религиозной корпорации. Подобное понимание содержания процесса иммиграции армянского населения различных мусульманских стран в Россию позволяет нам сделать вывод о том, что при переселении на новое место жительства они в полной мере сохранили специфику внутрикорпоративных отношений, на протяжении поколений формировавшуюся в странах их исхода, в соответствии с которой они выстраивали отношения с местным русским (казачьим или малороссийским) населением, не стремясь при этом устанавливать контакты со своими иноверцами, прибывшими в Россию из других стран мусульманской ойкумены.

Армянские иммигранты по прибытии на новое место жительства на Дон, Тамань, Северный Кавказ или в Закавказье (например, в район Ахалкалаки и Лорийскую долину) сохранили прежний уклад жизни, обычаи и верования, которые существенно различались между собой, что объективно не могло не обратить на себя внимания представителей российской администрации и науки. В 1830–1831 гг. из Османской империи в российское Закавказье русскими войсками было выведено до трети миллиона армян, тогда как двумя годами раньше, в 1828 году, из Персии — порядка 50 тыс. человек, а за полвека до этого из Крыма — не более 15 тыс. человек. После этого образовавшаяся на месте присоединенного к России в 1828 году Эриванского ханства одноименная губерния стала преимущественно армянской по национальному составу населения, равно как и регион Самцхе-Джавахетия, ныне принадлежащий Грузии, где до этого проживали главным образом перешедшие в ислам мингрелы.

Чертой, качественно отличавших армян и мусульман при общности их образа жизни и нравов, было их более ревностное отношение к религии. Собственно, в этом факте нет ничего удивительного, поскольку при существовавшем в последней трети XIX столетия примитивном образе жизни и укладе ведения хозяйства, который был свойственен значительной части армянского населения российского Закавказья, единственно возможным для него способом позиционирования себя в окружающем мире была религиозная самоидентификация, которая, по сути, была единственным мерилом, которое качественно выделяло его среди представителей полукочевых мусульманских народов, чей образ жизни мало чем отличался от его собственного. На этом фоне как никогда высок был статус и авторитет представителей армяно-григорианского духовенства, которое, как это было и раньше в Османской империи или в Крымском ханстве, стало выполнять в России посреднические и представительские функции между своей многонациональной паствой и официальными властями в местах ее проживания. В результате этого переселившиеся в Россию армяне по-прежнему оставались полиэтничной религиозной сектой под руководством собственного духовенства и его иерархии, чему в немалой степени способствовала официальная «арменизация» части автохтонного для региона коренного тюркского населения Закавказья из числа коренных малочисленных народов (например, части татов и удинов), традиционно являвшихся адептами армяно-григорианского вероисповедания еще задолго до массового прибытия в этот регион армянских иммигрантов из Османской империи и Персидского шахства…

Из книги Олега Кузнецова «История транснационального армянского терроризма в ХХ столетии: Историко-криминологическое исследование», Баку, 2015 стр. 197-200.