Давайте взглянем на то, что говорит Качазнуни, являющийся одним из лидеров комитета партии Дашнакцутюн, после «Лозаннского договора»:

«…В 1922 году началась агония вопроса турецких армян.

На Лозанской конференции впервые официально был произнесено и запротоколировано слово «home» (очаг-О.К.). О Севрском договоре совершенно было забыто. Ни слова о независимой Армении, не говорили даже об автономных областях, речь шла лишь о каком-то национальном home, о подозрительном очаге в чужом доме.

Говорили, что это последняя уступка… Так стоял вопрос в марте месяце.

В конце года, в Лозанне, дело приняло несколько иное направление. Home не предлагался как требование, а представлялся благосклонному вниманию турок как дружественный совет и просьба.

Произошел опереточный диалог. Турки, всегда веж­ливые и любезные, весьма сожалели, что должны отклонить дружественный совет и, больше того, вынуждены не уважить просьбы. Союзные державы сделали лишь жест отчаяния. Мы исчерпали все средства, говорили они, сделали все возможное и невозможное, больше ничего сделать для бедных армян не можем. И перешли… к вопросу о купонах.

Но тут выступил тов. Чичерин и от имени Советской России великодушно предложил приют остатка турецких армян в Крыму, на берегах Волги и в Сибири. Государство превратилось в home. Home превратился в колонии… в Сибири. Гора родила мышь,- нет, гора, вспаханная несказанными страданиями, содрогнулась, разбилась на клочки, выпустила из чрева потоки крови и ничего, даже мыши не родила…»

 

Далее Качазнуни отмечает:

 

«…Но неоспоримо и то — по крайней мере для меня — что ко всему этому прибавилось и наше собственное бессилие, некомпетентность в управлении государством. Если справедливо, что управлять — значит предвидеть, то уж мы-то были никудышными правителями, не имея вовсе способности предвидеть…

….Что же в настоящем? Между Араксом и Севаном (озеро Гейча-ред.) сегодня мы имеем малень­кую республику, самостоятельную по имени, а фактически автономную окраинную область возобновляющейся Российской Империи.

Нет Турецкой Армении — ни как государства, ни как home, ни как международного дипломатического вопроса, — вопрос закрыт и похоронен в Лозанне. Скажу больше — в Турецкой Армении больше нет армян и нет вероятности, что будут; турки крепко закрыли двери, и нет, не видно силы, могущей заставить их открыть.

Около миллиона армян находятся вне республики в Грузии, Азербайджане, на Северном Кавказе, в Персии, Сирии, Константинополе, на Балканах и даже во всех стра­нах света.

 

Только ничтожная часть зарубежных армян может найти приют в Республике Армении. Независимо от вре­менных трудностей, слишком узкие границы республики не позволяют компактной реэмиграции (речь идет о реэмиграции уцелевших крестьян армянских вилайетов). С другой стороны не меньшим препятствием является так же социальная физиономия армян, находящихся вне пре­делов Закавказья — мелкая буржуазия, экономически связанная с торговыми центрами и не могущая найти пропитание в разоренной, крестьянской стране. Зарубежные армяне в целом не представляют государственного элемента для сегодняшней Армении. И чем дальше продлится нынешнее положение, тем больше они должны отчуждаться.

 

…Были и такие, которые желали приблизить партию к большевикам и заключить с ними политический блок. Они отделились, появились под названием «левых дашнаков» и выпустили декларацию в большевистском духе. Од­нако, успеха не имели. Большевики усомнились в искренности этих деклараций…

…Остается нелегальная, тайная, заговорщическая или — более широкая — революционная работа.

 

Ведь мы преследовались также царским и султанским правительствами. Неужели мы не можем делать все, что делали в течение десятилетий в турецкой Армении — в Советской Армении?

Конечно можем.

 

Можем устроить гнездо в Персидском Карадаге (как некогда устроили гнездо в Салмасте) и переправлять отсюда людей и оружие по ту сторону Аракса. Можем соз­дать тайные связи и держать вооруженные «хумбы» в горах Суник или Даралагеза, как это было в Сасунских го­рах и Шатахских ущельях. Можем в нескольких трудно­ доступных пунктах устроить восстания крестьян, выгнать или уничтожить тамошних коммунистов. Далее, можем поднять большой шум даже в Эривани — занять, на несколько часов хотя бы, какое либо государственное учреждение, как некогда заняли Отоманский Банк, можем взорвать то или другое здание, можем организовать и исполнять персональные убийства, уничтожить несколько большевиков, как уничтожали царских и султанских чиновников, можем взорвать бомбу под ногами Мясникова или Лукашина или кого другого, как в «Елдиз-Кешке» под ногами Султана Абдул Гамида.

 

Когда мы шумели в Турции, думали, что этим шумом привлечем внимание великих держав к армянскому вопросу и заставим их быть посредником в нашу пользу. Теперь мы знаем цену такому посредничеству и, мне кажется, не нуждаемся в повторении этих опытов. Если Европа не смогла и не захотела помочь нам в Турции, то не трудно понять, что еще больше не сможет или не захочет помогать в России. Система террора, как способ обуздать отдельные личности, быть может, имела значение по отношению к курдским вождям или царским чиновникам. Но нужно признаться, что большевики сделаны из другого теста. Если будет поставлен вопрос о взаимном терроре, то большевики не отстанут от нас, пожалуй, дадут нам несколько очков вперед. Там, где мы сделаем только попытку личного террора, они уже подвергнут террору массу…

 

…При нынешней политической ситуации — большевики нужны Армении; нет другой силы, заменяющей их — вот настоящая истина…

… В конце осени 1920 г. мы, как правительство и как партия, исчерпали все свои силы, очутились в тупике. И если бы большевики опоздали, мы должны были бы призвать их, ибо сами уже были бессильны, а в стране не было дру­гой силы, могущей заменить нас в эти дни…»

 

ОВ. Качазнуни. «Дашнакцутюн больше нечего делать», Баку – Элм, 1990, стр.46-53