…Tранснациональный армянский терроризм на всем протяжении своей истории (по крайней мере, на всем протяжении ХХ столетия) помимо публичного политического контекста всегда имел скрытый или латентный экономический подтекст, констатировать факт наличия которого у армянских авторов не хватает или смелости, или ума.

 

 

Если рассматривать историю армянского национального терроризма именно в плоскости его экономического подтекста, то может быть предложена следующая периодизация его истории, не связанная непосредственно с систематизацией в исторической ретроспективе совокупности преступлений террористической направленности. Как нам представляется, можно выделить три универсальных институциональных периода, обладающих весьма размытыми временными рамками в силу объективного наличия региональной специфики проявления свойственных им единых социально-экономических тенденций, в рамках которых развивалась логика армянского национального терроризма. Естественно, мы не претендуем на истину в последней инстанции, но предлагаемая нами модель периодизации генезиса этого социально-правового явления (армянский терроризм, на наш взгляд, именно таковым и является) позволяет понять и структурировать общие тенденции развития процессов внутри армянской диаспоры и армянства в целом, которые объективно существовали независимо от места проживания той или иной общины, пусть даже происходили внутри каждой из них с разницей в несколько лет и даже десятилетий…

Первый период истории армянского терроризма внешне характеризовался борьбой боевиков против властей и официальных структур Османской и Российской империй и Персидского шахства, но своей истинной целью имел установление контроля руководящей верхушки революционных партий «Гнчак» и «Дашнакцутюн» над доходами с недвижимого имущества армяно-григорианской церкви в странах расселения армянской диаспоры, непосредственно не связанного с богослужебной деятельностью, т.е. получения ренты с участков земли, доходных домов, мельниц и проч., что управлялось церковью, но не служило целям отправления религиозного культа. Этот период начался в 1890-е гг. и закончился в 1910-е. Однако объективная внешняя причина в виде поражения этих трех стран в Первой Мировой войне свела на нет все усилия армянских революционеров-террористов, поскольку с приходом к власти в России большевиков, в Турции — кемалистов в каждой из стран вся церковная собственность, за исключением богослужебных зданий, была национализирована или секуляризирована в какой-то иной форме, а поэтому армянским профессиональным революционерам, почувствовавшим было вкус денег, пришлось начинать свою деятельность заново.

Второй период истории армянского терроризма связан с институализацией организационных структур армянских революционных партий и групп в странах рассеяния диаспоры с последующим установлением внеэкономического контроля над бизнесом своих соотечественников в местах их проживания. Этот процесс в зависимости от региональной специфики занял всю вторую и третью четверть ХХ столетия, сопровождался вооруженными столкновениями представителей двух конкурирующих между собой структур армянства — партий «Гнчак» и «Дашнакцутюн» и завершился стабилизацией границ их «зон ответственности» внутри каждой страны проживания диаспоры (за исключением СССР и Турецкой республики, в которых обе эти структуры армянского национализма находились под строжайшим запретом).

Третий период истории армянского терроризма характеризовался распространением влияния конкретно Армянской революционной федерации «Дашнакцутюн» (партия «Гнчак« к этому процессу ей не была допущена) при организационной поддержке спецслужб США и их союзников по НАТО на население Армянской ССР и на армянскую диаспору в других республиках Советского Союза. Этот процесс стартовал в начале 1980-х гг. и завершился в 1999 году, когда в результате террористического акта в Национальном Собрании Республики Армения 27 октября к власти в этой стране окончательно пришли представители так называемого «карабахского клана», перехватившие у «Дашнакцутюн» организационные, административные и финансовые ресурсы не только внутри страны, но и в определенной части диаспоры. После указанного события активность армянского терроризма практически по всему миру была сведена к нулю, а любые ее спорадические проявления стали восприниматься мировой общественностью не как уголовные преступления, имеющие политический подтекст, а как преступления, связанные с борьбой за передел собственности или сфер экономического влияния, т.е. утратили главную с точки зрения уголовного закона квалифицирующую составляющую.

Подводя итог сказанному выше, мы можем сделать несколько актуальных, по нашему мнению, выводов:

Во-первых, содержание, оценки и итоги историко-криминологического и политологического или общественно-политического анализа содержания и конкретных проявлений такого социально-правового явления, как армянский транснациональный терроризм, существенно разнятся между собой. Не все преступления, которые политологи (и в первую очередь, армянские или ангажированные ими) называют террористическими, на самом деле с юридической точки зрения являются таковыми, и самым ярким примером такого рода логической подмены понятий является серия убийств в прошлом высокопоставленных государственных и политических деятелей Османской империи и Азербайджанской Демократической республики, совершенных боевиками АРФ «Дашнакцутюн» в начале 1920-х гг. в рамках реализации пресловутой «Операции „Немезис”». Это были убийства, совершенные армянскими националистами в целях психологического воздействия на самих армян с целью получения доступа к их душам и денежным средствам. В реальности это была кровная месть, которая никак не могла повлиять на политическую ситуацию в мире или в той стране (например, в Германии, Италии или Грузии), на территории которой конкретное преступление было совершено. Вполне возможно, что это был террор, как об этом пишут многочисленные авторы, но он не имел ни малейшего отношения к терроризму. Убийства в целях вымогательства денег у своих богатых единоверцев и соплеменников, которые на протяжении всего ХХ столетия практиковали функционеры «Гнчак» и «Дашнакцутюн», безусловно, также можно назвать террором в отношении зажиточных промышленников и торговцев из числа членов местных армянских общин, но с позиций кримонологической квалификации все эти преступления в своей совокупности называются рэкетом, а не терроризмом. Поэтому понятия армянский терроризм и армянский террор суть понятия неравнозначные, а тем более — не тождественные.

Во-вторых, умелое жонглирование созвучными, но далеко не равнозначными понятиями «террор» и «терроризм» позволило армянским пропагандистам создать у мирового сообщества образ своего народа как воодушевленного единой идеей конгломерата борцов за национальную идею и государственность, что абсолютно не соответствует действительности. Суть армянского террора на протяжении всего ХХ столетия сводилась к перманентной борьбе самыми жесткими и даже жестокими и бесчеловечными методами за обладание максимумом материальных ресурсов, а политический терроризм или экстремизм в ней использовался как один из важных, но далеко не главных инструментов или средств. Транснациональный армянский терроризм всегда имел под собой не идейный, а вполне конкретный материальный подтекст и был направлен на захват того или иного сегмента социальных отношений и его экономической основы, а поэтому он никогда не был идеалистичным, но всегда был меркантильным и прагматичным. Все эти обстоятельства позволяют нам утверждать, что политический терроризм был частью теории и практики террора, посредством которых функционеры различных армянских радикальных партий и группировок стремились сконцентрировать в своих руках максимум власти и ресурсов.

И последнее: периодизация истории транснационального армянского терроризма, как нам это представляется, должна осуществляться не по хронологическому, а исключительно по социально-экономическому признаку, а поэтому она является совершенно не такой, как об это пишут армянские авторы, умело переплетающие понятия «терроризм» и «террор».

 

 

Из книги Олега Кузнецова «История транснационального армянского терроризма в ХХ столетии: Историко-криминологическое исследование», Баку, 2015 стр.80-82.